Мария Хаалия, ты хотела "много"))
Название: Дракон и Хоу
Фандом: Pili
Цикл: «Веер из рисовой бумаги»
Рейтинг: G
Пейринг: Черный Дракон/Одинокий маркиз (как будто у меня могут быть варианты))
Жанр: броманс, харт/комфорт, сплошная ваниль
Размер: миди
Дисклеймер: все права у семейки Хуан.
Предупреждения: 1. Сплошные POVы: Кукольного Мастера, Одинокого Маркиза, Черного Дракона. 2. Имеются русизмы и прочие западно… измы. 3. Имена отдельных героев европеизированы. Менг - это Безымянный 無名 Wuming.
Саммари: Дракон-таки заграбастал
Начало 1,2, 3, 4.
читать дальше
* * *
… В этот раз Мей врывается прямо на заседание Совета.
Совета, на котором отсутствует как он сам, так и Премьер-министр – по причинам, известным всем, но не озвученным ни разу.
Они просто боятся сказать это вслух: «Он умирает».
Боятся, что я это услышу.
Я замечаю Мей первым, потому что сижу лицом ко входу. Потому что жду и боюсь этого: отчаянного взгляда моего Четвертого Министра и императорского врача, в котором читаю все те же слова:
- Он умирает…
В покоях господина Первого Министра, Государственного Секретаря, Военного Советника Поднебесной Империи тихо и пустынно. И страшно холодно.
- Он … всех отослал, - едва поспевая за мной, на бегу говорит Мей.
А вы подчинились!.. Все!
Попробовали бы вы не подчиниться!..
Но я-то хорош! Поверил, что все позади! Ка-акой глупец!!
Страх захлестывает сердце.
- Цзюнь ши…
У закрытой двери в личный кабинет, превращенный теперь – я знаю это – в импровизированную спальню, мается Менг.
- Император… он … запер дверь…
Я выбиваю ее одним движением руки. Сила ци клокочет во мне, налитая до краев, гневная и неудержимая.
Он не смеет умирать один! Не смеет умирать!.. Не смеет!..
… Сколько крови.
На миг я столбенею, влетев в комнату.
От кровотечений горлом не бывает столько крови.
Кровь повсюду – на узорном согдийском ковре (я велел застелить все полы в его покоях толстым чжурженьским войлоком, чтобы долгими зимними ночами в комнаты не вполз промозглый холод), на свитках, покрытых его отточенным изящным почерком, веером разлетевшихся вокруг стола, даже на простых белых занавесях (он любит элегантную простоту, я знаю, поэтому постарался обставить его апартаменты не роскошными, но удобными вещами от лучших мастеров… я надеялся, он оценил!), на упавших бамбуковых ширмах, на обоях с лотосами и журавлями (пусть, пусть он любит свой Белый Лотос! пусть видится с ним хоть каждый день, - слова больше не скажу, только бы не…) – как будто он хватался за все, лишь бы удержаться на ногах.
- Цзюнь ши…
… в дальнем углу, за столом, за полупрозрачным экраном из рисовой бумаги, полулежа на полу и уронив голову на кресло, так и не дотянувшись до погасшей жаровни, - тонкая изломанная фигура.
- Цзюнь ши…
Упасть рядом на колени, подхватить на плечо бессильно клонящуюся голову с копной растрепавшихся волос, заглянуть в помертвелое лицо – с тонкой струйкой крови из уголка искусанных губ, черными тенями вокруг закрытых глаз… - неживое, прекрасное, родное…
Взвыть раненым волком… простонать осиротевшим стерхом:
- Цзюнь ши!..
Рвануть ворот залитого кровью белого пайо… Цзюнь ши! Я прижимаю свою ладонь к его обнаженной груди, вливая энергию ци, с ужасом понимая, что не чувствую ни ответного тепла тела, ни биения сердца.
- Цзюнь ши! – зову, пытаясь докричаться, пробиться к нему сквозь клубящуюся тьму, куда он ушел один. Зову голосом, мыслью, всей своей любовью и силой, всем своим существом: - Вернитесь, цзюнь ши!.. вернись, Одинокий Хоу!..
Нет, нет ответа.
Вдохнуть – и прильнуть к окровавленным губам, сминая, раздвигая в отчаянном порыве, вталкивая воздух в истерзанные легкие… Дыши! Дыши...
Ритмичными упругими толчками вновь и вновь прямо в грудную клетку вгонять энергию ци, заставляя сердце – забиться, а остатки легких – расправиться. И вновь приникнуть ко рту в жестком безжалостном поцелуе, вдыхая в него жизнь.
И вновь… И вновь!
Цзюнь ши…
… Он закашливается под моими губами, хватая воздух. Судорожно вздымается и тут же опадает грудная клетка; проклюнувшимся птенцом слабо толкается сердце в мою ладонь.
Я отрываюсь от израненного рта. Он дышит. Сам, захлебываясь и задыхаясь, но дышит.
Рядом шумно всхлипывает Мей.
Я совсем забыл о нем. О том, что рядом есть кто-то еще.
Хорошо, что кто-то рядом. На миг наклоняю голову, лбом касаясь виска моего Советника.
Еще ничего не кончено.
Так и есть!
Бессильно распростертое на моих руках тело вновь судорожно выгибается в тщетной попытке вздохнуть, хрипит, выкашливая остатки легких…
Моя ладонь все еще прижимается к его груди.
Я решаюсь мгновенно и бесповоротно.
Я не знаю, что буду делать; я никогда не делал этого. Улинь утверждают, что я и не могу этого делать, не могу исцелять. Меня никогда особо и не интересовал этот вопрос… разве только в последнее время. Ради цзюнь ши. Но он всегда отказывался даже попробовать; просто уходил от этой темы. Виртуозно, как он все делает. Может быть, его пугало то зло, что есть во мне, может, он не хотел давать оппозиции повод в случае неудачи… не верил в успех и в меня; а еще может быть - приходит в голову только сейчас - и не хотел исцеляться, своим собственным беспощадным судом бесповоротно осудив себя и покарав за чужую ненависть и непримиримость.
Пусть, пусть он потом проклянет меня! Пусть навсегда оставит Поднебесную Империю и вернется к этим свирепым Улинь! Пусть дружит со своими отшельниками Холодной Луны и с ночи до утра беседует со своим Белым Лотосом! Пусть не захочет даже взглянуть в мою сторону!..
Только пусть живет…
Мей тихо вскрикивает, когда моя правая рука начинает светиться от силы ци. И это последнее, что я слышу. Когда сиянием ци наполняется все тело Хоу, внешний мир исчезает для меня. Остаемся только я и он – и поток чистой энергии, текущей сквозь меня – к нему. Я знаю, что моей мощи хватит… должно хватить! А если нет – я добуду еще!.. Я бросаю в этот бой все силы без остатка, все резервы… сияние становится почти нестерпимым!..
…Какой же я дурак!
Мог хотя бы спросить Мей…
Поток ци физически ощутим, от него вибрирует окружающий воздух… мне кажется, слышен даже басовитый рев. Тело цзюнь ши наполнено им до краев…
Вот только… что дальше?..
Да, я не дал ему умереть… но чтобы исцелить, надо уметь обращаться с этой силой, а я… Я могу только разрушать, приходит горькое понимание, они все были правы. Я не смогу вылечить цзюнь ши, я не знаю как это делается… я только продлеваю его страдания.
Мысль эта невыносима. Черное отчаяние сжимает сердце
Цзюнь ши, что мне делать?! Цзюнь ши!..
… Что-то меняется так неуловимо, что я не сразу замечаю: в едином потоке ци выделяются, словно сплетаясь сами, отдельные нити. Словно невидимые тонкие пальцы вытягивают их из общего потока и – соединяют вновь, вывязывая невесомый узор… Я замираю, вдруг понимая, что они вывязывают: легочные альвеолы.
Энергия ци струится все ровнее, исчез глухой гул, - теперь это не вырывающийся из ущелья яростный разрушительный поток, а мощное, но сдержанное течение полноводной равнинной реки. Чья-то рука обуздала мою силу. Обуздала, направила, облагородила… отточила. Рука мастера. Рука … ваятеля.
Это он.
Он сам.
Цзюнь ши.
Вряд ли сознавая, что делает, инстинктивно, на грани жизни и смерти, задействовал свою собственную Инь, и вот – моя буйная Ян покорно струится в отведенном ей русле, уже не разрушая, а выстраивая, творя, создавая новую ткань бытия, новую плоть. Я как будто вижу наяву, как поврежденные, изъеденные болезнью легкие на моих глазах заменяются новыми, здоровыми, перламутрово-розовыми, врастают в окружающие ткани, наполняются воздухом, вздымаются, опадают… дышат.
Свечение ци потихоньку меркнет. Я еще раз омываю энергией все тело цзюнь ши, изгоняя последние следы болезни. Тонкие невидимые пальцы последний раз ласково гладят мою руку – и исчезают.
Исчезает и светящийся кокон, оказывается, окружавший нас с советником все это время. Я словно прихожу в себя после тяжелого сна. Лицо цзюнь ши, покоящегося в моих объятиях, – спокойно и умиротворенно, и даже привычные бледность и изможденность больше не пугают неотвратимой угрозой… Длинные ресницы бросают глубокую тень на впалые щеки, поток ци смыл кровь с лица и одежды, но губы запеклись едва затянувшейся раной…
Как он все-таки красив, мой советник!..
Той неброской утонченной красотой, от которой хочется плакать, которую хочется оберегать, защищать и охранять…
Только бы разомкнулись эти губы – хотя б и для язвительной речи, затрепетали ресницы, открывая взгляд дивных льдистых глаз… Взгляд этот не будет теплым, я знаю, но пусть!
Тут-то тебе и покажут ʺоберегать и защищатьʺ!.. Обожгут презрением и негодованием, обольют холодом и отчуждением, изгонят, оставят, отрекутся…
А потом я замечаю, что тонкие пальцы цзюнь ши отчаянно, окостенело прижимают мою ладонь к его сердцу.
- Мей, - негромко говорю я, - помогите.
Освободить правую руку из плена этих слабых пальцев я не могу.
Мей, все это время безмолвно простоявший рядом на коленях, кидает на меня странный взгляд и подхватывает тело цзюнь ши с другой стороны. Не знаю, что он понял в произошедшем, но он хороший врач, и выхаживать исцеленного больного – лучше не найти.
А цзюнь ши исцелен?
Я не знаю…
Может быть, я смотрю на него в последний раз, мелькает мысль.
… но все-таки… все-таки он держит мою руку.
Вдвоем мы переносим советника на неширокую кушетку, которая и заменяла ему постель в последние дни. Бережно укладываем на аскетичное ложе – боги, где я был все это время, почему не видел, допустил, не настоял!.. где были мы все… как позволили!.. он же убивал себя все эти дни у нас на глазах!..
Кто бы рискнул, нет, кто бы смог настоять?..
- Разожгите жаровни, генерал, - распоряжается Мей, и я не сразу понимаю, что это – Менгу. Я совсем забыл, что он тоже тут. Где-то за моей спиной.
- И откройте окно, - говорю я в пространство. – Жаровни пусть горят, а воздух нужен свежий.
- Да, император, - отзывается Менг. Бесшумно двигаясь по кабинету, раздвигает створки, попутно ставит в угол упавшие ширмы, прибирает брошенные полотенца, запачканную одежду, придвигает жаровни ближе к постели… и все это незаметно, ненавязчиво, так же, как тихо подставляет стул позади меня.
- Присядьте, император… вам будет удобнее.
Я с благодарностью принимаю неожиданную заботу, только теперь замечая, как занемело все тело. Менг любит цзюнь ши, неожиданно понимаю я; это не просто преданность министру, это личная привязанность. И именно поэтому он первым решается спросить:
- Император… цзюнь ши… будет жить?
Я не знаю, что ему ответить.
- Он … должен жить…
… Он открывает глаза, когда я очередной раз осторожно стираю губами испарину с его бледного лба. Мне не приходит в голову стыдиться Мей или Менга: ближе, чем мы были соединены энергией ци, быть нельзя.
Взгляд льдисто-голубых глаз туманен, но радость заполняет мою душу до краев. Он жив. Он дышит. Он смотрит… смотрит на меня!
Зрачки чуть расширяются, в их глубине что-то мелькает.
Узнал, наконец.
Очнулся.
Я физически чувствую, как постепенно он приходит в себя. Вот дрогнули ресницы – осознал, что лежит в моих объятиях… прерывистый вздох – почувствовал мою руку на груди… чуть плотнее сомкнулись губы, легкая краска проступила на щеках – и, словно испугавшись, разжались тонкие пальцы, так отчаянно цеплявшиеся за мою кисть.
Вот и все.
- Цзюнь ши…
Это Мей. Спаситель Мей с чашкой отвара. Приподнимает голову цзюнь ши с моего плеча, подносит к его губам теплый напиток, осторожно вливает несколько капель… бережно массирует горло, помогая проглотить… И эта короткая передышка – все, что есть у меня, чтобы осознать нашу общую великую радость – он жив! – и мое эгоистичное, личное горе: он больше не мой, как в минуты (часы? дни?) исцеления… он не хочет меня видеть… не хочет…
Его прекрасные глаза, затуманенные неудержимо надвигающимся сном, еще раз скользят по мне – без выражения, но без неприязни. Я осторожно укладываю его на ложе, выпуская из своих объятий. Если б я мог согревать его своим теплом вечность!..
Я ухожу из кабинета моего советника, словно из его жизни, - оглядываясь и замедляя шаги, в последний раз замирая в дверях, чтобы на прощание унести память о бледном спокойном лице, и слышу срывающийся шепот Менга:
- Император… вы спасли его!..