... Мы так и не согрели ему лапки. Чувствовала ли я, что все идет к концу? - Да, чувствовала. В ночь на понедельник мне приснился сон, что он умрет (я держала его на руках, а они все уговаривали меня его отпустить; а я не отпускала, и все-таки его у меня забрали...)
читать дальше
Он уже и не вставал. Лежал ко всему безучастный и уже не встречал нас. Иногда еще мог махнуть хвостом (шевельнуть им по полу) и поднять голову. Потом сердечко стало давать перебои, наше старенькое изношенное сердечко; и температура резко упала (35
. Нарастающая слабость и бледность слизистых.
... Мы сушили ему мокрую шерстку феном. Маленьким он так боялся фена, пылесоса, электробритвы... Да и взрослым всегда уходил в другой конец комнаты. А теперь не реагировал совсем. Ему уже было все равно.
Вечером в понедельник под капельницей он уже запрокидывал голову, - помню, с какой неожиданной силой он прижимал головой к столу мою руку, которая пыталась его удержать... Тогда я еще не знала, что это значит.
Я закрываю глаза и вижу его выстриженное брюшко с ровным шовчиком. И все глажу и глажу это бедное брюшко, но все зря... Иногда он поднимает голову и смотрит на меня отчаянными глазами задыхающейся собаки: из пасти идет пена и душит его. От обезвоживания он осунулся, глаза запали, щечки тоже - он выглядит так молодо - подросток! Он не пищит и не жалуется - ах, если бы, если бы он не чувствовал боли!
Сегодня наша последняя ночь. Завтра он умрет. Если бы вернуть все назад, я бы все равно не смогла его спасти. Но вот не допустить... Я бы отдала за его жизнь все. Все и всех. Не задумываясь.
Он никому не сделал зла. Никогда. Не гавкнул, не рыкнул, не тяпнул. Ему это - за что?!
Сегодня наша последняя ночь. Завтра он умрет.
...Эту ночь я почти всю пролежала рядом с ним на полу. Стояли жуткие морозы, в доме было холодно. Мы застелили Вошин уголок одеялами и старыми пальто. Он уже почти не двигался, но все равно регулярно через 1 - 1,5 часа начинал давиться пеной и с трудом поднимал голову... Жизнь уходила из него. Началось внутреннее кровотечение.
На брюшке проступило темное пятно, и из кишечника уже шла густая черная кровь. Сказать, что я не надеялась? - Надеялась... Вошинка не может умереть. Что будет с ним, то и со мной, - так я всегда чувствовала. Вот только такого конца не предусмотрела... Иногда поднималась волной надежда, что мы его вытащим, вытащим... опять вытащим. А страх кусал сердце: нет, не вытащить... Он еще иногда поднимал головку и смотрел - как он смотрел! - на меня.
Я звонила по телефону ветеринару с вечным воплем: "Что делать?!"
Он вдруг встал (он уже второй день не вставал!) и пошел (мама поддерживала его под брюшко полотенцем), шатаясь и оглядываясь на меня... Дошел до порога комнаты, взглянул на отца (мы-то с мамой все время были с ним) и попятился, возвращаясь.
Мы все еще ничего не поняли, я все еще говорила ветеринару, что у нас происходит; и тут он упал. Упал между шкафом и моей кроватью, - одно из его любимых мест... И мама сказала: "Все..." Я бросилась к нему и пыталась делать массаж сердца. Знала, что зря. Глазки уже были неживые... И искусственное дыхание: в носик - холодный. В маленький кожаный носик... Он вздохнул один раз. И агония. Короткая. И все.
Сегодня мы умерли. 24 ноября 98 года. В три часа сорок (сорок пять) минут дня. Год назад.
...Мы с мамой перенесли его на место... Перетащили, - таким он стал тяжелым. Он отяжелел еще при жизни, в последние дни. Когда приходилось его приподнять, чтобы поменять мокрое одеяло, мне не всегда удавалось оторвать от пола его плечи и грудь; маме с задними лапками приходилось немногим легче... Он стал таким тяжелым, - он, масенька моя, которого я таскала на руках, могла вскинуть в дыбки, совершенно не задумываясь, - ну всего-то 35 - 40 кг! Так и осталась у меня на руках эта неподъемная тяжесть моей умирающей собаки...
Мы его вымыли и причесали. Он не изменился, остался таким же красивым, как и при жизни, мой кутик. Та же холеная пушистая гладкая шерстка, те же мягкие бархатные рыжие ушки и желтые лапки, тот же черный носик, узкая точеная мордочка, широкий подвес... Глазки не закрывались, а надавить сильнее я боялась: все казалось, что ему больно. И лапочки когда сложили и связывали - тоже не могла; тоже казалось, что ему больно от веревки... И "крючок" его - единственный на весь город хвостик - "крючок" привязали к задним лапкам. И вынесли на мороз.
Он лежал на балконе, мой Вошинка, и остывал, костенел на морозе; а я все боялась, вдруг он еще жив, вдруг он не умер до конца, а мы его вынесли на холод...
Было страшно, что вот он лежит там один, на балконе, куда он ни за что не хотел выходить в одиночку.
Назавтра мы хоронили его. Вновь занесли в дом. Он был весь холодный, но ушки все равно еще были мягкими - бархатными. И пахнул он по-прежнему чудно - теплой шерсткой, - оказывается, я так любила Вошкин запах (и когда он был маленьким кутенком и пахнул молоком, как все щенята, и потом, когда вырос, - чудный Вошкин запах - не псины именно, а его собственный; так не пахнет больше ни одна собака...)
"Это лучший в мире запах - запах моего хозяина," - говорила какая-то собака. Так вот это был лучший в мире запах моей собаки. У меня остался кусочек Вошкиной шерстки. Но он больше не пахнет...
... Он остался таким красивым, мой рыженька. Мы завернули его в его подстилочку - и его лапочки, лапочки с подушечками, и хвостик его крючочком, и ушки его бархатные, и клычки сточенные - и я его целовала в холодный носик, - он так любил - жмурился, когда своим носом проводишь по его носику - по переходу ото лба к мордочке... Завернули вместе с его любимым резиновым бегемотиком, и его ошейник я положила с ним...
Мы вынесли его из дома - своими руками я вынесла его за порог - и положили в машину. И повезли.
Мы похоронили его в Отрожке, в лесочке возле дома Оли и Коли (Альта, Блэк, Дора, Бася). Несли по глубокому снегу, утопая по колено. Положили в глубокую ямку - Асика, Асеньку мою, кисаньку, лапочку, маленького, Вошинку, маленького, маленького... И бросили ему палочку поиграть...
Был солнечный морозный день. И в лесу среди сосен стояла тишина. И Вошинку засыпали землей вперемежку со снегом... И все ушли, а он остался там лежать один. Я опять оставила его одного, как тогда, на речке, в грозу... Это только они умирают на наших могилах.
-
-
11.12.2013 в 14:50Попрощался со всеми...
-
-
11.12.2013 в 15:29Ну да. Обошел всех, вернулся к себе (не дошел) и умер.
Вообще вспоминать очень тяжело.
-
-
11.12.2013 в 15:58Да, я себе представляю... Сколько бы ни прошло лет.
-
-
02.07.2016 в 22:19-
-
07.07.2016 в 22:13Простите что влезаю
Влезайте
Моё сочувствие вам. Пусть вашей собаке будет хорошо там, где она сейчас. И помните, что 15 лет (а это очень ведь для них много), ей было у вас хорошо.
Мы не должны оставаться наедине с горем, это неправильно, хоть в самый момент и кажется, что это
мыя виновата, что не спасла, не вытащила, не успела, не сумела, не доглядела. Я себя виню и за Аргошеньку, и за Малыша.Но, думаю, на самом деле вы сделали для своей собаки все, что могли.
Так что понимаю вас. Живите, пожалуйста. Не буду врать, что станет легче; станет, но не скоро. Вот осенью будет 18 лет, как ушел Вошинка (а прожил вполовину меньше), и - да, могу вспоминать спокойно.
Говорите о своей собаке, не замыкайтесь в себе.
-
-
08.07.2016 в 17:37-
-
12.07.2016 в 00:30Время лечит, это правда
Да, это надо как-то пережить. Если есть ради кого - держитесь за них.
И вспоминайте только хорошее.