В этот день Вошечка, как всегда, ходил с мамой на короткую прогулку до гаража и обратно. Вечером к шести часам все собрались дома: законное время кормления собачки. Все было как всегда. И, усаживаясь на диван с вязанием, прислушиваясь к его чавканью на кухне, я, помню, умиротворенно подумала: "Ну вот, до 9 часов можно повязать..." - потому что после девяти вечера я бы пошла выводить его на ночь.
Через пятнадцать минут он закричал...
читать дальше
Он заскулил, забеспокоился, стал крутиться на месте, оглядываясь на брюшко. Потом заметался всерьез, закричал в голос. Мы пытались его успокоить, но малыш кричал явно от сильной боли, а потом... Потом он стал бросаться на диваны - буквально "лез на стенку", вскочил на мою (!) кровать. И его раздувало прямо на глазах. Ничего страшнее я не знаю.
Я кинулась звонить ветеринарам, доставать машину. Вколола малышу анальгин - все, что могла сделать дома. Симптомы указывали на заворот желудка, и ветеринары один за другим отказывали, отказывали, отказывали в приеме... И мы поехали туда, где согласились.
Мы вывели Вошечку на улицу. До машины он шел сам; шел, кажется, ничего не видя от боли, - и его приходилось направлять... В машине он притих (или, наконец, подействовал анальгин), и, когда мы приехали в незнакомую ему ветлечебницу, сам, впереди меня, пошел вперед, словно зная дорогу...
Нас уже ждали. Вошечку осмотрели и сказали, чтобы мы решались на операцию. В сущности, к этому я была готова. Без операции было не обойтись. Однако сколько с тех пор я ни собирала случаев подобного диагноза, до сих пор не знаю ни одного не летального исхода: хоть с операцией, хоть без... Не могла же я его оставить мучаться так...
Нам сказали: 30 шансов из 100.
Вошика положили на стол и стали готовить к операции: вкололи наркоз, выстригли брюшко... Он лежал тихонький - все понимал - не рвался и не кусался, хотя вообще ветеринаров на дух не переносил. Я только гладила и гладила его мордочку. Потом он стал тихо засыпать... И его унесли в операционную. Я так привыкла, что всегда присутствую на всех его операциях (всегда его резали при мне, а я держала), а теперь впервые его у меня забрали. Отняли. И мне оставалось ждать.
Нас оперировали около трех часов. Где-то в середине операции он стал кричать под наркозом: так, как кричат собаки... Вы слышали, как кричат собаки? А как кричит ваша собака под ножом?
Но я не поседела. Меня ничто не берет.
Потом его вынесли: всего в крови, со свисающей бессильно головой. Положили под капельницу. А когда он начал понемногу отходить от наркоза и поднимать голову, мы повезли его домой. Забинтованного, на покрывале внесли по лестнице. Была полночь.
Мы дежурили возле него эту ночь, как и все последующие. Первую ночь он еще спал после наркоза и только утром начал приходить в себя: тяжело, как пьяный, тыкался головой из стороны в сторону. Иногда он пытался встать. Ветеринары говорили: пусть двигается, если хочет... Может быть, этого было нельзя?!. Говорили: главное - пережить третьи сутки...
У нас еще была надежда.
Она была, когда он гавкнул на звонок в дверь. Гавкнул в последний раз...
Была, когда он встречал нас, шлепая хвостом по полу...
После отхождения наркоза ему было больно. Он пищал и кусался, если к нему прикасались; вспорол мне кожу на пальце своими старыми клычками... Уже и следа не осталось...
Потом у него началась рвота. Сначала редко, а потом все чаще... И брюшко - гладенькое, выстриженное, с ровным шовчиком, намазанным зеленкой, - все не опадало. Мы возили его на капельницу в ветеринарку; выносили на ковре. Может быть, и этого нельзя было делать? Но кто сделает ему капельницу дома? - У него такие плохие вены... Может быть, нельзя было позволять ему ходить?!. Но врачи сказали - нужно... Он не мог ходить в туалет дома; а нам нужно было запустить вновь его кишечник... Мы мучили масика клизмами и массировали его бедное брюшко...
Стояли страшные морозы. Мы подъезжали к ветеринарке, выносили Асеньку на ковре и клали на снег, чтобы несколько метров он прошел сам и мог сделать свои дела.
Он уже умер, а на дорожке все оставались его следы...
Два раза он вскакивал на диван - когда еще мог ходить. Да так быстро - мы не смогли уследить... Если бы я не отходила от него все 24 часа в сутки! Если бы я не давала ему шевельнуться! Если бы!..
Не могу сказать, на какой день ему стало хуже. Все эти пять дней слились в огромное черное пятно, и жил лишь только один жалящий сердце страх. Ужас, что он умрет. Почему-то... эта мысль оставалась где-то на задворках сознания.
Мы пытались залить ему и антирвотное, и желудочное, но все выкладывалось обратно с ужасающей периодичностью: рвота все учащалась, пока не утвердилась каждые 0,5 - 1 час (желудочный сок выделялся и не проходил в кишечник: запустить ЖКТ не удавалось).
Мы согревали ему лапки, но они все равно оставались холодными - его маленькие лапки, каждую из которых я знала как свою собственную ладонь.
Левую заднюю малышу оперировал А.Бондаренко в Отрожке (а теперь Аргошик лежит там недалеко, и с его нынешнего места почти виден лужок перед ветеринаркой).
На правой задней, с внешней стороны чуть выше скакательного сустава, у нас черное бесшерстное пятно - давний след или экземы или раннего демодекоза? - просто черная нежная кожица.
Лапки наши задние, как я с вами намучалась, когда вы не хотели бежать по дорожке! А теперь вы больше никогда не побежите...
Между большой подушечкой стопы и четырьмя подушечками пальчиков (трилистничек и четыре лепесточка - когда-то гладкие и нежные, а теперь шероховатые, - но это было хорошо, потому что Вошинка резал лапки реже, чем знакомые собаки; а для этого я водила его по жесткому грунту, чтобы подушечки затвердели), так вот, между подушечками у него выбивались рыжие волоски ("Пес, пес, рыжий пес! У тебя шерсть между пальцами!" - дразнил Маугли рыжих собак из Декана; так вот мы - собаки, у нас шерсть между пальцами), и если тихонечко прикоснуться к ним, когда он спит или просто лежит, он начинает смешно дрыгать лапками, брыкаться, пока не постарается тяпнуть за руку.
Задние лапочки у нас меньше передних, а на правой остались (чуть-чуть, может увидеть только тот, кто знает) белые форовские "тапочки" на двух средних пальчиках - наследие Фор де Франса, нашего папы. Такие тапочки были у всех форят на задних лапках. С возрастом они уменьшались, пока почти не исчезли совсем.
Коготки сточены (нам никогда не приходилось их подстригать, потому что мы очень много гуляли), но неровно: из-за нашей дисплазии уже два с половиной года наша походка лишена прежней легкости и ровности, нарушен ритм цоконья когтей по полу, и внутренние коготки стачивались меньше.
А передние лапочки у нас всегда были большими, как и положено чистокровным овчаркам. Правая передняя наша особо не страдала, разве что как-то малыш глубоко развалил подушечку, и с ней было много возни, тем более, что собачка, хромающая на переднюю лапку, всегда вызывает тягостное впечатление: для нее это намного труднее, чем поврежденная задняя.
... Лучше бы он хромал на все четыре лапы, но жил! Я бы носила его на руках столько, сколько нужно...
А вот левая передняя печально знаменита упрямо рецидивирующим демодекозом, причем поочередно в двух местах спереди. Что мы только ни делали, какую вонючую дрянь ни втирали, - все равно эта гадюка (моя любимая собака) упрямо все вылизывала и выгрызала. И повязки за ночь тоже срывала. Вот так и жили: иногда побеждали Вошка с демодексом, иногда я (и тогда лапка вновь зарастала короткой мягкой желтой шерсткой...)