И все-то время мне казалось, что - клевета; наговаривают на нас жалкие завистники
А потом посмотрела на Хоу.. и думаю: что-то в этом есть. Признаю: есть в нем (нас?) некое высокомерие интеллектуалов))
Как он в первый раз Дракона встречает, а? Вот то-то же. И в фиках моих правда неявно для меня самой вылезает наружу: смотрит цзюнь ши свысока, куда денешься..
Вот и заинтересовалась, что должно произойти, чтобы Хоу посмотрел на Дракона как на равного?
Название: О справедливости
Фандом: Pili
Цикл: «Веер из рисовой бумаги»
Рейтинг: PG
Пейринг: Черный Дракон/Одинокий маркиз (как будто у меня могут быть варианты))
Жанр: романс
Тип: слэш
Размер: мини
Дисклеймер: все права у семейки Хуан.
Фраза «Обвиняется и повинен в страшных и непрощаемых преступлениях…!» украдена у Стругацких.
Идея о плене Вэнтиана – из фика 澄而 «逆臣»
читать дальше
Звуки циня холодно и отрешенно плывут в вечернем воздухе.
Одинокий Хоу – отшельник Холодной Луны - славился игрой на цине. Но игру цзюнь ши – канцлера Поднебесной Империи - не слышал никто. Разве что Император; и тот - только отсюда, из-за шелкового занавеса, из-за неплотно прикрытой двери.
Черный Дракон привычно останавливается; он никогда не переступал порога тихого покоя. Никогда не выходил из воли своего единственного советника. Никогда не сомневался в его решениях.
Истово поверил в гений стратега Холодной Луны – и не прогадал. Империя – вот она, упала в руки как спелый плод.
Что испытывал к своему цзюнь ши? – Одни лишь восхищение и благодарность. И как, когда к восхищению и благодарности примешалось нечто иное - не заметил.
А теперь вышло – своими руками причинил ему боль. Кто ж знал, что все так получится? И ведь цзюнь ши сам отправил Императора против мятежников – в самом деле, давно пора было покончить с открытым противостоянием.
Знал ли Одинокий Хоу, кто стоит во главе восставших Улинь? Да разве есть что-то в мире, чего не знает канцлер Поднебесной Империи, мудрец Холодной Луны?
Даже то, что вся сила мятежников ничто пред мощью Черного Дракона.
Напрасно Вэнтиан, брат правителя Ад-острова, один из вождей Улинь, пытался организовать – нет, уже не оборону - отход разбитых отрядов сопротивления.
Когда на поле боя вышел сам Император – финал был предрешен. Отступление превратилось в бегство. Даже личная отвага Вэнтиану не помогла. И только мысль: «Как я скажу об этом цзюнь ши?» - остановила решающий удар Черного Дракона. Взять в плен главаря восставших показалось в тот момент хорошей идеей.
Теперь он не был так уверен.
Император знает, что целая делегация из бывших Улинь, прилюдно смирившихся с новыми законами, но втайне – таких же мятежников, дай им только время! – приходила к премьер-министру и, по слухам, почти час стояла на коленях… Тщетно.
Не внял.
Все эти несколько дней от момента пленения раненого мятежника до вынесения приговора имперский канцлер и премьер-министр, казалось, облекался в невидимую броню холодности и неприступности. Он и раньше-то сердечностью не отличался, а теперь и вовсе заледенел. В решения судей, однако, не вмешался, и приговор остался неизменным. Закон всем известен. Объявлен и уже год как действует. Не первый мятежник, и не последний наверняка.
Черный Дракон знает, что между его премьер-министром и главарем мятежников – общее прошлое. Он только не знает – да и не хочет знать! – что именно. Что заледенило в его всегда холодном советнике последние проблески жизни.
Что-то было… Все было, да, цзюнь ши?
Черный Дракон никогда еще не входил в эту дверь. Хотел бы войти, но не непрошенным гостем. Чтобы позвали – да, хотел бы.
Не звали никогда.
Однако сегодня он переступит порог. Дверь открывается, не скрипнув, только отодвинутый занавес шелестит встревоженно.
Цзюнь ши ничем не показывает, что видит вошедшего, да и тот – словно тень. Лишь пламя свечи метнулось от легкого ветерка.
Но вот – рука императора ложится поперек струн, прерывая мелодию.
- Вы не хотите изменить приговор?
Одинокий Хоу не поднимает глаз от инструмента. Тонкие пальцы упрямо скользят по придавленным струнам. Дракон торопливо убирает руку, но нарукавная пряжка цепляет звучащую жилку и – дзинь! – жалобно вскрикнув, струна упруго бьет по грифу, срываясь с колка.
Одинокий Хоу резко втягивает воздух, отдергивая руку. Дракон невольно вздрагивает.
По белому пайо расплываются темные пятна.
- Зачем? – безжизненно спрашивает цзюнь ши. Руку он держит на отлете, словно не может вспомнить, что с ней делать. Черный Дракон берет эту холодную руку и подносит к губам окровавленные пальцы.
- Я не хотел, чтобы вам было больно.
Одинокий Хоу смотрит на него с пристальным вниманием: разве может в этом мире человеку когда-нибудь не быть больно? Смешное желание… и смешные слова… И странно слышать их от Черного Дракона.
Он тихонько высвобождает руку, оборачивает пальцы платком. Переводит взгляд на темное окно.
- Справедливость не должна быть частной.
За окном – поздний вечер, и ветка скребется в стекло.
- Вы… не хотите увидеть его?
Дракон даже дыхание затаивает, ожидая ответа.
Одинокий Хоу тихо качает головой.
- Зачем?
* * *
В дворцовых темницах стража приучена ничему не удивляться. Династии приходят и уходят, императоры и министры сменяются, а тюремная стража и узники – неизменная величина любого правления. Иногда и бывшие императоры – а министры так тем более, - спускаются вниз не по своей воле. Сегодня был ты правителем, а завтра твоя жизнь – не дороже пучка зловонной соломы…
Поэтому нынешнему императору не слишком удивляются. Захотел Черный Дракон перед казнью посетить главаря мятежников – не наше дело. Тем более, самому императору и охрана-то не нужна. Все знают, что Императором выбран сильнейший. Он сам – лучшая охрана для всего государства, что ему бояться одного узника.
- Какие люди в нашей дыре! – насмешку в голосе не скрыть. Впрочем, узники всегда насмешничают. Что им, побежденным, остается?..
- Выпейте со мной, - Дракон выставляет на лавку – единственную мебель каменной ниши с решеткой-дверью – оплетенный кувшин.
- О, - Вэнтиан не думает чиниться. – Надеюсь, там не хуже чарджоуского… Вряд ли вы принесли мне дешевку, личная доставка не окупится.
- Там шаодайское.
- О.
Такое темное тягучее вино хорошо пить с друзьями в промозглый осенний вечер. Когда сырость пробирает до костей, а за окном ярится непогода. Под него одинаково хорошо молчать – или неспешно перекидываться неважными словами. Здесь, в подземной темнице императорского дворца, не бывает дождя и снега, но застарелая пронизывающая стынь – она во всех тюрьмах одинакова, и на Ад-острове такая же, - незаметно подбирается к сердцу, если не согреть его добрым вином.
Шаодайское – хорошее вино. Осужденному накануне казни – в самый раз.
Надо же, Черному Дракону удалось заставить узника забыться. С ним оказалось удивительно хорошо сидеть и молчать – даром что враг. Вот только очевидно, что не за этим Император спустился в подвалы Фиолетового Дворца. Вэнтиан выныривает из своих мыслей, говорит утвердительно:
- Вам что-то надо. Что?
Дракон делает внеочередной глоток из заметно полегчавшего кувшина.
- Уходите, - говорит он. – Я сниму стражу. Там, в конце коридора, дверь налево… Лошадь будет ждать у калитки.
Молчание, в котором не слышно ничего. Только мерный звук где-то неподалеку падающих капель…
Потом Вэнтиан невесело смеется.
- Вот, значит, как. Неужели… неужели он в самом деле так вами вертит? Импера-атор.
Краска бросается Дракону в лицо, хоть никто и не видит.
- Вы!.. он ничего и не знает.
- Даже так…Тогда мне жаль вас еще больше, Император.
И вновь – тишина, в которой ничего кроме неровного дыхания. И не понять – кого из двоих.
- Нет, - говорит, наконец, Вэнтиан. – Нет. Ему придется принимать последствия своих решений… И жить с ними. Нет.
Дракон с трудом глотает пересохшим горлом. Как будто и не пил вовсе.
- Вы, - хрипло говорит он, - вы! Называете себя его другом, а что сделали вы для него? Защитили его семью? Помогли ему отомстить? Реализовали его мечту?..
- Стоит ли его мечта таких жертв? Напрасных жертв… Он тоже мог бы отказаться от своей цели… - шепотом: - ради меня.
- Вы не заслуживаете! – выпаливает Дракон: – Вы не можете дать ему то, что он хочет. А я – могу!
Черный Дракон, задохнувшись, обрывает себя сам. Вэнтиан задумчиво переворачивает кувшин вверх дном: пусто.
- Что ж, - говорит он. – Теперь вы можете получить его целиком… если еще не получили.
Император смотрит пристально:
- Ждете, что он придет?
- Нет. Не жду.
* * *
С утра понял, что работать не сможет. Нет, свитки прочитывал полностью, резолюции проставлял как всегда уверенно, решения принимал правильные, но… слишком правильные. Без обычного огонька и легкого налета одержимости – такие, как любой чиновник средней руки на своем месте принял бы.
Отложил кисть. Да и… время к полудню подходило.
Пора.
Не часты в Империи публичные казни, и цзюнь ши вовсе не каждую присутствием своим чтит, но сегодня – особый случай. Сегодня премьер-министру и канцлеру невместно за стенами Фиолетового Дворца отсиживаться.
Несообразно вовсе.
И то странно, что никто не напомнил до сих пор, почтительнейше не подсказал, что, мол, - время, цзюнь ши. Пора.
Уже подойдя к дверям, смутно удивился странно обезлюдевшим покоям, распахнул створки… и уткнулся взглядом в чью-то обнаженную грудь.
Поднял голову, отступив на шаг.
Цзи Гун!
Драконовский головорез в полном боевом облачении возвышается посреди безлюдного коридора – ни стражи привычной, ни толкотни чиновников и служек!.. Никого.
- Вернитесь к себе, цзюнь ши, - угрожающе рокочет глубокий бас над головой.
Что это? - Арест? Заговор? Мятеж?..
Цзюнь ши руку было протянул – отстранить с дороги помеху - из тех, что раньше и не замечал, проходил насквозь! – и упала рука, не дотянулась. Понял, что не сможет бороться. Не сейчас.
Сейчас – все равно.
Повернулся – и обратно в покои безмолвно ушел. Занавеска шелковая упала, колыхнулась бесшумно. Дверь снаружи тихонько прикрыли.
Как и не было цзюнь ши в этом мире.
В кабинете сел на циновку, руки на коленях праздно сложил – замер. Не хотел, но – прислушался: далеко-далеко за пределами Фиолетового Дворца гомонила толпа.
Знал ведь, что – не может никаких звуков донестись до Дальних покоев. Дракон лично апартаменты выбирал, чтоб ничто его министру не помешало ни думать, ни отдыхать. Не мог, но - слышал все так отчетливо, словно там же, на площади, и находился: и рокот небольших гулких барабанов, и шум многоликой толпы, и негромкие, но четкие команды имперской гвардии…
А вот и: «Банцзы-банцзы-банцзы! Да живет вечно!» – Император вступает на площадь. Слева от него – как всегда, со стороны сердца, – канцлер и премьер-министр…
Ах да, он же здесь, у себя в кабинете, под стражей!
А видит все, как будто - там, на главной площади…
Вот стихают маленькие барабаны – это на помост выводят осужденных. Людское море умолкает на минуту – а потом вновь отзывается глухим гулом.
Пятеро.
Сегодня – пять смертных приговоров.
Два вора, один казнокрад, один грабитель, один мятежник. Пятеро, нарушивших Закон Поднебесной Империи.
Нет никакой необходимости выделять кого-то из них.
Закон всем известен.
Перед Законом все равны.
Справедливость не должна быть частной.
Пять раз громко возглашает писец: «Обвиняется и повинен в страшных и непрощаемых преступлениях против Неба, Империи и Спокойствия!..» Пять раз коротко выдыхает многоголовая толпа. Пять раз, отмечая свершившийся приговор, низко и протяжно ударяет большой гонг.
Кто-то из осужденных до конца молит о пощаде. Кто-то вручает себя Небу бестрепетно и невозмутимо.
Кто-то один поднимает глаза… туда, на высокую галерею, где – в величии и блеске – Император Поднебесной Империи; а рядом с ним – со стороны сердца - тонкая белая фигура. Всесильный канцлер. Цзюнь ши. Отступник. Предатель. Одинокий. Дзи Мо Хоу. Дзицин…
Кажется - или губы осужденного в самом деле беззвучно проговаривают последнее имя:
- Дзицин…
Не слышно.
Большой гонг бьет в последний раз: О-ММ!!.
И падает на мир тьма.
* * *
Как тянулся этот бесконечный день, - так и не вспомнил. Сидел неподвижно словно каменное изваяние. Ждал ли кого или не ждал – сам бы не смог ответить.
Так никто и не пришел.
Даже Мей… Мея, возможно, тоже не пропустили.
Что через щель ковра жадно следят за ним весь этот долгий день темные зрачки – не догадывался. Помыслить не мог бы.
К вечеру собственная неподвижность стала пугать. Попытался встать, но тело закостенело, не хотело двигаться вовсе. Кое-как поднялся на ноги, но сил не было, сделал шаг – и все поплыло перед глазами. Пошатнулся – и упал в чьи-то руки.
Руки теплые, надежные… живые. Объятия крепкие… и бережные. Не деться никуда… да и не хочется.
Губы у виска – целуют, шепчут… слова невнятные, а – не тревожно почему-то; наоборот, как будто так и должно.
Глаза блестящие, лихорадочные… в сгустившейся тьме - темные. Знает откуда-то, что – желтые на самом деле.
- Цзюнь ши… Советник… Моэр…
Вот это «Моэр» всю ночь - умоляюще, благодарно, трепетно - и держало его. Если б назвал как тот – «Дзицин» - не выдержал бы, забился как раненая птица.
А так – пришло желанное забвение, равнодушие, омертвелость сердечная: все равно.
Тело само знало, что делать; руки в пряди лиловые вцеплялись, ближе придвигая к себе, слова нужные вспоминались сами – и «да», и «быстрее», и «еще»…
Шепот чужой - жаркий, от нежности задыхающийся, в котором и про любовь что-то было, и про счастье… и «сердце мое» - мимо прошел.
Голова как в угаре… все равно.
Очнулся с тихим вздохом – как стоном. Во всем теле – слабость… и опустошенность.
Глаза давешние, желтые, темные, пробуждения его ждали, не отрываясь.
Не заметил.
Хотел взглядом вокруг обвести – чувствовал, что не один в постели, – и не успел: утренний приступ неудержимого кашля скрутил, мстя за вчерашнее, - с хрипом, с нехваткой воздуха, с кровавой пеной на губах.
Руки давешние бережные подхватили, повернуться на бок помогли, волосы со лба убрали – приятно… И на весу удерживали, пока кашель бил. Потом – влажным полотенцем лицо протерли. Хорошо…
Откинувшись на подушки, следил сквозь полусомкнутые ресницы, как Дракон в легком утреннем халате по комнате метнулся.
Чашку к губам поднес:
- Пейте, Моэр…
От этого «Моэр» скулы закаменели, хоть ни черточки больше в лице не дрогнуло. Дракон посмотрел, усмехнулся невесело:
- Цзюнь ши, Мей велел.
Выпил – дрянь какая-то очередная меевская, травяной настой. Пока пил, за чашку поверх драконовой руки взялся – не мог допустить, чтоб поили как тяжелобольного. Ни у одного рука не дрогнула. Дракон глаза отвёл, словно погас:
- Вы и меня сейчас Императором звать станете?..
Мысли все еще спутаны; вспоминается почему-то не важное… Или это теперь – самое важное?
- Цзи Гун…
- Цзи Гун умер вчера вечером.
- От… чего?
- Упал с лестницы, - коротко говорит Дракон. – Не думайте о Цзи Гуне.
Глаза цвета голубого льда неподвижны.
- Почему… именно Цзи Гун?
Дракон мимолетной лаской касается высокого лба.
- Потому что его не жалко. Кукольный мастер мне дорог… А Мей или Менг вас не удержат.
Он еще неясно мыслит, поэтому все-таки спрашивает дальше:
- Почему… не просто стража?
- Потому что несправедливо вначале приказать людям удержать вас, а потом убить их за то, что посмели к вам прикоснуться, - терпеливо объясняет Дракон.
- Цзи Гун… не прикасался ко мне...
- Тем лучше. Но вряд ли он был достаточно почтителен. Не думайте о нем.
В лице цзюнь ши - отрешенное удивление.
- … О чем мне думать?
На мгновение Император пугается до демонов. Не может ведь Одинокий такое сказать! Невозможно это, немыслимо!
- О чем хотите, цзюнь ши… Ведь чего-то вы хотите?.. Скажите мне!
- Умереть? – бездумно выдыхается в сторону.
- ЦЗЮНЬ ШИ!!!
Глаза цвета голубого льда мигнули растерянно: понял, что сказал.
- Вы спрашивали, что я хочу.
- Не говорите так, - Дракон всерьез расстроен и не может этого скрыть.
- Не буду, - Одинокий Хоу послушно кивает. - Я знаю, что нельзя.
- Я говорил вам, - беспомощно повторяет Император, - я сделаю все, что вы хотите.
Рука в легком отметающем жесте: не нужно.
- И сегодня ночью?..
Дракон прислоняется лбом к виску своего советника.
- Вы хотели забыться. Я ошибся?
Рука вновь делает отстраняющий жест: не важно. Сегодня ночью он не хотел думать.
- А вы? – неожиданный вопрос. – Что хотели вы?
На миг Дракон замирает, задерживая дыхание: возможно ли? Ему задают этот вопрос впервые за все время их знакомства.
Теперь главное – не ошибиться. А ведь так хочется ответить: вас, цзюнь ши. Я хотел - вас. Ваше сердце и ваше внимание, и вашу душу, и… и ваше уважение, признание, одобрение и дружбу. Давно уже. Может быть, даже раньше, чем эту чертову Империю… И ваше тело – тоже хотел, да. Но это как раз неважно…
- Что вы сказали? - Взгляд из-под индиговых ресниц – неожиданно цепкий. Как прежде.
- Нет… ничего… Ничего, цзюнь ши, - Дракон встряхивает головой, отгоняя неуместные мысли. Надо же, у него – и мысли! Вот бы канцлер посмеялся… Если бы знал. Если бы хотел знать…
- Я хотел бы… видеть…
- Да. Прямо сейчас? Вы… пойдете сами, цзюнь ши? – потому что тот не производит впечатления человека, способного самостоятельно спуститься в подземелья Позорной Башни. Но – готового на это.
* * *
В первый раз они вдвоем в одном паланкине.
В полутьме покачивающейся многоцветной шкатулки Дракон держит в руках белую тонкую руку. И она не ускользает – лежит в больших горячих ладонях расслабленно как снулая рыбка. Всю долгую дорогу от Фиолетового Дворца до последнего пристанища осужденных.
В полутемной нише на соломе – темный сверток. Один. Остальных – разобрали родственники – родным выдают тела казненных, если они решатся потребовать. Решаются не все. У преступников нет близких.
Этого – потребовать некому. Все – далеко, за пределами Империи… или в тайных укрытиях в горах. Придти сюда для них – подписать свой собственный смертный приговор.
Этот принадлежит цзюнь ши.
Черный Дракон недрогнувшей рукой снимает факел со стены и светит туда, в нишу. Чтобы видеть.
Видеть, как белая тень опускается на колени возле бесформенного мешка, как рассыпает небрежно заплетенную косу по каменному полу. Непослушными пальцами с трудом разворачивает грубую дерюгу и долго, бесконечно долго смотрит в бескровное чужое лицо. Незнакомое.
И – не помнит, как это: дышать.
Черный Дракон выдерживает минуты две, а потом подхватывает министра с пола и крепко, до боли, прижимает к себе. Задушенный вскрик – или всхлип – приходится Дракону в грудь, в складки халата. И так же задушено Дракон шепчет в рассыпающийся узел серебряных волос:
- Своими руками выкинул мерзавца отсюда… До самой границы довез, - То, что по пути упрямому сопротивленцу пришлось въехать в челюсть, Император благоразумно умалчивает. – А это – один из банды Крысобоя. Давно своей очереди ждал… Поэтому вчера с них мешков и не снимали… народ был недоволен.
Черный Дракон очень надеется, что его слышат. Что все это было – не зря.
- Пойдемте отсюда, - увлекает он своего цзюнь ши из темного подвала. На пороге тот оборачивается, словно сомнамбула:
- Прикажите… похоронить.
- Да. Конечно. Да.
Тихо покачивается разукрашенный паланкин. Император идет рядом, держит сидящего в паланкине за руку. Занавески наполовину задернуты, и тонкий профиль человека на подушках наполовину скрыт.
И неподвижен. Как по дороге сюда.
И рука все еще лежит в руке Дракона.
Как прежде, неподвижная, но – живая.
Как прежде, холодная, но – собранная.
И поэтому в сердце Императора есть место надежде.
Дракон проходит рядом с паланкином почти половину обратного пути.
А потом прохладная ладонь в его руке тихонько отмирает, и голос – родной, привычный, знакомый – уверенный голос цзюнь ши произносит:
- Довольно. Идите сюда.
Дракон крепче сжимает узкую кисть и велит носильщикам остановиться. И пока он занимает в паланкине место напротив своего министра - залезать внутрь так, не размыкая рук, не очень удобно, но это пустяки, главное, что - руки у него не отнимают, а наоборот, сцепляют его пальцы со своими в замок.
В полутьме за задернутыми занавесками паланкина взгляд цзюнь ши ему навстречу - острый и внимательный - как прежде.
Но что-то все-таки изменилось. Император даже не сразу понимает, что именно.
Что его, наконец, видят.
Впервые видят именно его, Черного Дракона.