Мой Вошка

[Jimohou]

Но в мае стало совсем плохо.
В мае у Аргоши началось очередное обострение неизвестно чего. Мы таскали его по всем врачам. Помню консультацию в ветклинике у проф. Черванева, когда Гошеньке сделали, наконец, снимок тазового пояса (мы укладывали его на спину и так держали). И проф., посмотрев на снимок и выслушав историю наших болезней, выдал вердикт:
- Больше двух месяцев не проживет.
И на моё отчаянное "ну может быть можно хоть что-нибудь сделать" добавил:
- Можно колоть витамины; но все равно помрет.

/Да, малыш чуть не помер, но мне хотелось показать проф. Черваневу мою собачку и через два месяца, и через два года./
С таким обнадеживающим напутствием мы вернулись домой. А Вошечке становилось все хуже. У него не только отнимались лапки; он перестал есть, и было видно, что его мучает какая-то внутренняя боль.
19. Гепатопатия - что-то с печенью; таков был абстрактный диагноз по совокупности всех симптомов. Малыша надо было возить на капельницы (в ветлечебницу к Каткову С.Н. - он один еще не отступился от нас), а он не мог вставать, а я не могла поднять его, потому что он совсем не мог терпеть прикосновений: кусался, от боли не разбирая, кто перед ним... И я поднимала его только на условных рефлексах - орала над больной собачкой: Стоять!! Вперед!!
Его вообще больше нельзя было трогать. Нигде. Везде было больно; и он кричал и бил зубами совершенно слепо. (Бил зубами - это не значит кусал; это значит удар оскаленной пастью без смыкания челюстей; более щадяще, чем укус. Кажется, он все-таки понимал, что это я трогаю его...)
Эта вездесущая боль, да еще странная дрожь, временами охватывающая все его тело, наводили на мысль о гепатопатии (а точнее никто просто не мог определить).
20. Поджелудочная железа. Что-то из форм ее поражения; похоже на острый панкреатит. Например, такие симптомы /цит. из Справочника "Болезни собак" - моей настольной книги в течение многих, многих лет/: "нарастающая слабость, апатия, рвота, диарея, повышение температуры тела, анемия,.. жесточайшие боли, ведущие к развитию коллапса и шока..." Тем более, что частота встречаемости панкреатопатий у немецких овчарок значительно выше, чем у всех других пород; а у Вошечки ведь титулованная родословная...
Малышу становилось все хуже. Мы все еще ездили на капельницы; но вот после одной из них он приковылял к подъезду, поднял лапку на переднюю ступеньку, споткнулся и не смог подняться. Я взяла его на руки и внесла к нам на этаж. Ему было больно, но он терпел. Потом уже он не вставал. Тогда я поняла, что такое больная собака - собака, которая "не встает". Совсем. Лежит и тихо умирает неизвестно от чего. Просто лежит на боку. И уже не поднимает головы.
Я пыталась залить ему молоко или воду, но все просто выливалось на пол. И слизистые были совсем фарфоровые.
21. Анемия. Он весь жил на уколах. Не жил - умирал. (Феррум лек и т.д. - и еще попробуй достань.) Он уже ни на что не реагировал.
Все говорили: усыпляй, что ты мучаешь собаку. На последней капельнице у Каткова я спросила: Есть ли смысл? - Он зыркнул на меня бешеным взглядом и рявкнул: - А ты что, усыпить его хочешь?! - Я благодарна Каткову за то, что он один не сдался тогда.
И вот над моей лежащей собачкой среди всех остальных рекомендаций прозвучало: нужна кровь.
И где же я ее возьму? Наверное, это и было чудом. В те дни я встретила своего сокурсника, Володю Филимонова, с которым не виделась 10 лет и который оказался директором мясокомбината в Боброве и - собачником. На следующий день он пригнал из Боброва машину с консервированной кровью для Аргоши (!!!). Там было больше десяти пакетов.
Я отрезала кусочек и положила Аргоше в пасть. Вода и молоко выливались, но кусочек консервированной крови задержался на язычке. Немного погодя язычок задвигался и кусочек был съеден... Я положила второй - и он последовал за первым; и третий. Минут через 20 я вновь поднесла к носику кусочек, и дотоле совершенно безучастная собачка открыла глаза. Так малыш съел еще порцию. А к следующему разу он уже проявлял интерес к моему угощению и пытался приподнять голову.
Так я кормила его кровью несколько дней - и он стал подниматься. Потом к крови - сырой и вареной - добавилась потихоньку и другая пища; и потихоньку, полегоньку мы вылезли из мрака гепато- и панкреапатии. Оставались наши лапки. Лапки (задние) не ходили совсем.
Стояли теплые солнечные июньские дни (такие же, как сейчас, когда я пишу эти строки; но зачем они, если Вошка никогда больше не побежит по травке? - Я носила бы его на руках до сих пор, если бы было нужно; и если бы животное "замурлыкало"...). И на зеленую густую травку, на лужайку у нас под окном каждый день на три часа выводила я Вошечку. По лестнице он еще мог сползти вниз; потом долго отдыхал, сидя у подъезда; потом еле-еле ковылял за угол и добирался до лужайки. Там он ложился в травку, иногда на солнышко, иногда перебирался в тень; а я сидела рядом с книгой в руках - готовилась к защите диссертации.
Иногда к нам на полянку приходили другие собачки; они подходили к Аргоше поздороваться, и он вставал им навстречу, шатаясь, делал несколько неуверенных шажков, но потом снова укладывался. Поиграть ему, конечно же, очень хотелось, но про это приходилось забыть. Иногда, разнежась в свежей прохладной травке, он пытался покататься на спинке, но тут же с криком прекращал - такие движения все еще были сопряжены с острой болью.
Ходил он теперь, горбясь и волоча задние лапки; опирался в основном на передние. Как ни странно, мордочка у него оставалась по-прежнему жизнерадостной, и на фотографиях, которые я делала тогда новым фотоаппаратом (с цветной пленкой), не видно, что он болен: просто собачка лежит в травке.
В травке же он изучал жизнь букашек; играл по-прежнему со мной в палочки - только теперь не в "апорт", а только в "перетяжечки"; и иногда переходил на другое место лужайки. Так мы провели почти месяц (параллельно с курсом инъекций стрихнина): травка и солнышко. По сравнению с кошмаром прошедшего мая это было даже ничего, но я не могла смириться с мыслью, что Аргоша так и не будет ходить. Пример Лениного Ункаса с парезом задних конечностей, усыпленного из-за невыносимых болей, преследовал меня днем и ночью.
Наш двор адаптировался к виду шатающегося Аргоши, приковыливающего к подъезду и садящегося на пороге... Малыш, конечно, не хотел возвращаться домой, интереснее было на улице - пусть он не мог ходить, но он мог смотреть, слушать и ловить запахи...
Вверх по лестнице я его почти вносила. А дома пыталась делать массаж (почти безуспешно, потому что было очень больно) и втирала разные мази, для чего шерсть на крестце и пояснице выстригли. Но ухудшения не наступало, и потому Аргошу было решено увезти на дачу: на травку и коровье молочко.
Там он и прожил все лето. Конечно, поначалу он потерял форму окончательно: исхудал, шерсть стала тусклой и взъерошенной, снова открылся демодекоз на лапке. Но умирать он не собирался вопреки всем профессорским прогнозам. Потихоньку приспособился ходить, приносил палочку для игры, даже пытался за ней побежать, да вот не получалось; так же, как не получалось теперь разогнать брешущих шавок и приходилось смиряться... Во всяком случае неистребимая Вошкина жизнерадостность не оставляла его, и это радовало.
К осени, однако, дела пошли хуже. Наступали холода, начались дожди, и хронический полиартрит в совокупности с артрозом и дисплазией дали о себе знать. Мы боялись начавшегося рецидива и обратились к нетрадиционной медицине. Через несколько сеансов острые явления прекратились, а потом состояние полностью нормализовалось.
Да, Аргоша ходил теперь, загребая задними лапками, так что на снегу или на песке за ним оставался чиркающий след; он не мог бегать рысью практически совсем, а уж галопом и подавно; он не мог, конечно же, прыгать вообще. С большим трудом и значительной моей помощью он забирался в электричку по крутой лесенке. Он больше не мог кататься по травке или снегу на спинке; не мог гонять кошек или ворон, не мог, не мог, не мог...
Но он больше не чувствовал постоянной боли (а обострения от погодных условий мы снимали таблетками) и радовался жизни - а это он умел. "Животное мурлыкало!" Он ходил с нами гулять (на более короткие расстояния), по-прежнему играл с палочками (с меньшими нагрузками), дружил с собачками (не со злобными) и с удовольствием пил молочко по вечерам.
Надо сказать, что со временем малыш стал ходить все лучше и лучше, вскоре скорость его рыси восстановилась, и на коротких дистанциях он даже срывался в не очень правильный галоп. Даже демодекоз отступил.
Так что в конце концов он прожил последние два с лишним года (а не два месяца) вполне прилично.
22. Паранальный синусит. Единственная неприятность, поразившая Вошку в эти последние годы. Действительно, неприятность: очень болезненно, очень неудобно; очень много возни - но, в сущности, и не смертельно, и не опасно. Малышу пришлось пережить несколько болезненных и неприятных процедур, но этим все и ограничилось.
И мы совсем не думали о плохом.
23. А это - конец. Это - то, что начиналось у совсем маленького Аргоши и что могло, может быть, быть излеченным (а может, впрочем, и нет...) еще в молодости... Но тогда ветеринария наша оставляла желать лучшего, а теперь... Теперь малыш получил пилоростеноз и умер на пятый день после операции. Говорят, не выдержало сердце. Конечно же, ведь он был уже не молоденький, и сердечко наше давно уже трепыхалось на гликозидах; да и сколько в моего маленького уже было вколото всего... И вот он умер. Наверное, хорошо, что на пятый - не на десятый или тридцатый день, если уж ему суждено было умереть, зачем же мучаться безнадежно. Но если бы можно было его спасти - пусть бы это было и тридцать, и сто, и сколько угодно дней; если бы я могла его спасти!.. Он умер от последствий этой операции - вот и все. Он умер.