Мой Вошка

[Jimohou]

Малыша я взяла в возрасте 45 дней. Он был уже не совсем маленьким, и за пазухой умещался плохо... Я с друзьями везла его в переполненной маршрутке, и места уже не уступали))) кончились добрые советские времена)))

***

"Мой щенок". У Дж. Хэрриота, в одной из его замечательных книг, есть эпизод про собачку (которая болела, кстати, тем же, чем Вошка. О, сколько собачек у Хэрриота болели тем же, чем Вошка! Точнее, он - тем же, чем они). "Моя собачка", - говорит девочка. "Твоя собственная?" - Девочка с гордостью кивает: "Совсем-совсем моя".
Не помню, было ли у меня это чувство восторженной собственности по отношению к Вошке. Во всяком случае, оно быстро и незаметно переросло в чувство полного единения. Когда я пыталась объяснить другим, получалось вроде: "Понимаете, собака - как моя третья рука. Нельзя же любить собственную руку? Она просто часть меня". Пока совершенно незаметно наш симбиоз не перерос в ощущение, что это я - собственность Вошки, собственность, отданная во владение добровольно и с радостью. Пока я не стала "собакой своей собаки".
Помните "Блюз моей собаке"?
"У меня есть собака,
Верней,
У меня есть кусок души,
А не просто собака.
Я люблю ее и порой
Очень сочувствую ей:
Нет собаки у бедной собаки моей.
И вот, когда мне бывает грустно...
А знаешь ли ты, что значит собака,
Когда тебе грустно?
...И вот, когда мне бывает грустно,
Я обнимаю ее за шею
И говорю ей:
Собака,
Хочешь, я буду твоей собакой?"
Но все это потом. А пока у меня был овчаренок - такой же, как и все месячные щенки. С мокрым носиком, ушками - тряпочками, розовым язычком, толстыми лапками (признак породы!) и желтой буквой "П" на груди. Чудный щенок!
Мы застелили пол в моей комнате рулонами оберточной бумаги и целлофановой пленкой, спасаясь от неизбежных луж и кучек. И Вошка - тогда еще безымянный - смешно переваливался, бродя по комнате и исследуя все углы.
К ночи он затосковал по родному гнезду и стал скулить. Я отгородила ему уголок, чтобы он ночью не отходил далеко от своего одеяльца. Но он не хотел там сидеть один и плакал в голос. Тогда я выпустила его из загородки, легла на диван и опустила руку к нему на пол. Он доковылял до моей руки, устроился рядышком, и так мы проспали до утра. Он все время чувствовал, что он под защитой, что он не один - и не плакал.
В свою последнюю ночь он тоже лежал у моей постели. И я так же касалась его рукой. Чтобы чувствовать, что он еще жив. Что я еще не одна. Только я плакала. Потому что он уходил, и я больше ничего не могла сделать.